Рассказ №1798

     Глава шестая
     ДНЕВНИК ФИЛИППА МЭНСФИЛДА

     ДНЕВНИК СИЛЬВИИ
     Папа ведет себя очень странно. Может быть, все это потому, что ему не хватает мамы, но я так не думаю. Он никогда не упоминает о ней и только однажды, несколько уныло спросил, поеду ли я в Ливерпуль на Рождество. Вот еще одна проблема! Не думаю, чтобы ему очень нравились мои тети, а я их люблю. Может быть, этого не надо. Они иногда очень нехорошо ведут себя со мной, особенно в постели, но я уже достаточно выросла, чтобы озорничать. Так говорит тетя Мюриэл. Она говорит, что большинство дам такие, только не всегда показывают это на людях. Никогда не знаешь вот в чем прелесть, так она говорит. Они трутся своими штуками о мою, и это очень приятно. Может быть, мне не нужно этого записывать. И к тому же я думаю, что мама всегда вела себя хорошо. Роза сказала мне очень плохое, ужасное. Она сказала, что когда она укладывала салфетку папе на колени, то почувствовала его штуку и она была очень твердая! Я не сказала ей, что он целовал меня в шкафу и что я тоже ее почувствовала. К тому же, это мог быть просто большой ключ. Тетя Джейн спросила, трогал ли он меня в темноте за попу. Я сказала: "Конечно же, нет!" но в точности не могу вспомнить. Все это было так быстро. Я ничего не имела против, чтобы он меня целовал. Когда-то я сидела у него на коленях, но ему это больше, видимо, не нравится. Вчера ночью я одела черные чулки. У меня еще новые панта-лончики, розовые. Тетя Джейн сказала какую-то грубость про моего пони. Мне еще никогда не приходило в голову заглядывать туда. Но оно, все-таки, очень большое, а иногда начинает блестеть. "Это Природа и ничего страшного", говорят они. Седло трет мне между ногами, и от этого иногда становится жарко. Тетя Мюриэл говорит, что мне это полезно и что я должна в это время двигать попой взад и вперед, как тогда, когда она делает там языком. Мы с Розой вчера были у них в постели. Я слышала ее стоны, Я рада, что она такая же плохая, как и я. Теперь мне этого не стыдно.

     ДНЕВНИК ФИЛИППА
     Нет для меня спасения в собственном доме. Может быть, никогда и не было: возможно, я собственный пленник. Меня преследуют, ставят ловушки, я не знаю, куда бежать, и много времени провожу на кушетке в своем кабинете, в полном отчаянье, пока вокруг раздается хохот, шутки, которые заставляют меня ощущать себя еще более прискорбно, чем когда-либо. Мое писание прервалось. Даже собствен-ная рукопись кажется еще более деревянной, чем могла показаться когда-то. Я не могу читать ее своими меркнущими глазами, но почему-то, о ужас, начинаю читать глазами Мюриэл и Джейн, которые побуждают меня писать вещи, которых я писать не могу. У женщин есть тело, дорогой, и губы. Изобрази их такими, как есть, а не наподобие манекенов в магазинах готового платья. Я проклинаю себя за то, что вступаю с ними в споры по этому поводу, но не всегда удается хранить молчание. Они умеют разгово-рить, заставляя отвечать на вопросы, которые сперва кажутся невин-ными, но потом оборачиваются совсем по-другому. Ты можешь описать женские губы? спросила Джейн. Поначалу я ей не ответил, но на повторный вопрос сказал, что, конечно, могу. Такое у писателя ремесло. Правда? Тогда опиши мои... или Мюриэл... или даже губы Сильвии. Страстные, мягкие, теплые, там и здесь смоченные медовой влагой. Видишь я не владею тем искусством слова, которым ты хвастаешься, зато могу сказать то, чего ты не можешь написать. Что касается бедер... Хватит, пожалуйста! Я не буду писать аморальностей, отве-тил я так спокойно, как только мог. Час был поздний. На ней был пеньюар. Через его складки, или же сквозь туман его складок, если ей так больше понравилось бы, я рассмотрел, что на ней были только чулки и сорочка. При каждом движении ее ног я .мог видеть то, чего джентльмен видеть не должен: эту греховную темноту между бедер. Живот тоже вполне просматривался. Да на тебе паранджа, Филипп. Для иных женщин это ничего, но мужчине не надо. Разговаривая таким образом, она обошла меня и встала за спиной, потому что я успел вскочить с кушетки и пересесть на простой стул. Сейчас же что-то упало мне на лицо и обвилось вокруг шеи, почти задушив. Это был шелковый поясок ее пеньюара. Я начал рьяно сопротивляться, упрашивая ее прекратить эти глупые игры. Но мне все никак не удавалось зацепить этот поясок пальцами. Ради Бога, мне трудно дышать, хрипел я. Сквозь гнутую спинку стула она надавила мне коленом в спину. Здесь же вошла Мюриэл и, заперев дверь, ринулась ко мне. На ней тоже был пеньюар, а под ним - всего лишь чулки с подвязками и сапоги на пуговичках, доходившие до колен. Ее вид был столь злобен, что мои глаза расширились. Я снова попытался сорвать веревку. Колено Джейн больно давило в спину, а в руке Мюриэл появился длинный шпагат. В мгновение я оказался их пленником, потому что Мюриэл, быстро наклонившись, привязала мои ноги к стулу. О коварство, о зловред-ность! Она слишком хорошо знала, что я не могу ударить женщину ни ногой, ни рукой, ударить так, как мне этого хотелось. Я только напрасно рвался, не в силах действовать так же жестоко, как они. Одной рукой Джейн еще больше сдавила пояс, а другой внезапно схватила меня за волосы. Нет, нет, я не буду писать об этом... Постыдный, страшный поступок. Пусть небо упадет на их головы за это коварство и злобу. Меня оставили лежать, слабого, оглушенного вероломным актом, прев-ратившим меня в ничтожный и послушный комок. Даже сейчас, при воспоминании об этом, у меня дрожат руки.

     ДНЕВНИК ДЖЕЙН
     Что за прелесть пенис у Филиппа! Милый бедный идиот, он пытался скрывать свое удовольствие, но у него не вышло, и он разразился соплями, как мальчишка, пока Мюриэл откачивала его резервуары и высасывала его сперму своей дурной щелью. Если бы она его так не вымотала, я бы тоже взяла свою долю. Однако, стул наделал грохота. Я боялась, что Сильвия проснется. Кроме того, в кабинете Филиппа ужасно скрипит пол. Нам не следует этим там заниматься. Как он дико затряс головой (или, по крайней мере, пытался!), когда Мюриэл сбросила пеньюар и расстегнула пуговицы на его брюках, потягивая его ружье, пока оно не вскинулось, как следует, перед игрой, а набалдашник не забагровел, не стал таким блестящим и влажным, как нравится жадной женщине. Бледные голубые вены гордо вспучились у его основания. А теперь, любовь моя... сказала Мюриэл. Его ноги были стянуты вместе, так что ей удалось присесть над ним почти верхом, отчего ее титечки колыхались прямо у его носа, когда она запустила руку вниз, чтобы привести ружье в нужное положение у раскатавшихся губ под ее кустом. Боже, как он хрипел, сипел и дергался все это время! Не спеша, она помяла его шары, немножко сдавленные, но оттого выглядевшие еще больше и аппетитнее. Минутку, минутку, Филипп, сказала Мюриэл, как будто он и сам жаждал продолжения. С каким умом она иногда заводит такие нежные разговоры, тихие прикосновения... Это ведь она тогда первой соблазнила дядю Реджи, а потом привела меня к нему в постель. Нет! удалось простонать Филиппу, когда наконец розовые губки Мюриэл приняли без остатка его набалдашник; ее глаза за-крылись, а ноги задрожали от этого невыразимо шкодного контакта. О, как хорошо! пробормотала она. Я приспустила поводок Филиппа и положила руки ему на плечи, потом наклонилась и поцеловала сестру в губы. Наши языки стали играть. Ее руки обхватили его и, таким образом, связали Филиппа. Боже мой, Боже мой! стонал он дурак, которого вели в Рай! Оттрахай меня хорошенько, Филипп, потому что тебе так хочется, выдохнула Мюриэл. Ее бедра плавно поднимались и опускались. Я видела, как его петух проклюнулся, а потом снова потонул в тесной расщелине ее передника, в то время как он совсем отвернул лицо. Не держи его больше Джейн. Я его буду качать. Я заставлю его кончить, сказала она. Ее голос окреп. Она намерилась выдоить его крепко, и сделала это. Впрочем, он был так несчастен и так возбужден (хотя, я уверена, он до конца будет это отрицать), что обтрухался быстрее, чем ей было нужно. По выражению его лица и по ее сжатым скулам я поняла, что потоки его спермы обрушились рановато. Мы его обязательно научим, Джейн, она оставалась сидеть на нем, дергая своей полной задницей у него на коленях, пока он стонал, как потерявшийся ребенок. Наконец, оно выскользнуло оттуда, вялое и мокрое, рассопливив-шееся, как говаривал дядя Реджи. Теперь ты заснешь еще лучше, сказала я Филиппу, не за-мечавшему, что я развязала его ноги. Он выглядел как манекен или кукла с обрезанными веревочками. Звери... Дикие, грязные звери, промычал он, когда мы вы-ходили. Мюриэл говорит, что он еще заплатит за это замечание. Не могу ее осуждать. Нужно же его как-то наставить на путь истинной чувственности!

     ДНЕВНИК ДЕЙДР
     Теперь я запираю свою спальню, когда ухожу. Ричард не должен снова забраться и спрятаться там. Я намерена избавиться хотя бы от этого извращения, что бы там ни куковала Эвелин. Однако, каким богатым событием стала пятница! Я не знаю всего, что там произошло на самом деле, и это само по себе возбуждает. Я представляла Клодию изломанной и жесткой молодой особой, но вместо этого нашла ее невысокой, стройной и тихой; некоторое опа-сение, и правда, читалось в ее глазах. Красивое платье голубого цвета в белых разводах, как и широкополая шляпа; длинные белые нитяные перчатки по локоть она оставила надетыми, потому что был вечер, и это сделало ее просто очаровательной. Что касается форм, то она великолепно вылеплена природой, особенно нижние части, подчеркнутые длинными стройными ногами. У нее орлиный нос, длинные ресницы, небольшая верхняя губа и полная, требующая поцелуя, нижняя. Всего нас было пятеро: две женатые пары и я. Муж Клодии, его зовут Эван, бойкий, среднего роста и недурной на вид парень. Однако же я почувствовала, что он не тот человек, у которого станешь покупать лошадь, не убедившись, что все ее копыта и правда ей принадлежат. Это моя любовь. Она вся дышит сладким согласием, не правда ли? спросил он у нее под конец тирады и поцеловал в щеку; она вся зарделась от того, что эту маленькую вольность заметили окружающие. Пожалуйста, Эван, не говори так. Я не знаю, о чем ты говоришь, и наши друзья тоже не знают. Мы только на полчаса, сказала Клодия, которая выглядела, как затравленный голубок, опу-стившийся на ветку, которая, возможно, не выдержит его веса. Мы говорили о любви, голубушка, сказала Эвелин, как раз до твоего прихода. Я поклялась Дейдр, что сегодня вечером она увидит ее цветение. Давай, для забавы, конечно же, составим маленький уговор, что все мы по крайней мере поцелуем тебя, прежде чем ты уйдешь. Здесь внезапно наступила тишина. Все взгляды обратились к Клодии, которая не знала, куда ей девать свои руки в белых перчатках, зардевшись так, что освещала комнату наподобие лампады. Она притво-рилась, что ничего не слышала, и огляделась вокруг, словно только сейчас поняла, куда попала. Ну, что ты нам скажешь, голубушка? с напускной серьез-ностью спросил Эван. Кто первым будет тебя целовать? Можно, я поцелую Эвелин? И ты тоже? Или ты заключишь в свои объятия Мориса, который так жаждал прикоснуться к тебе все эти месяцы? Застывшая Клодия просто в изумлении смотрела на мужа, как будто все это было нереально и все действительно происходило во сне. Это Эвелин предложила, чтобы первой поцеловала Клодию я. И так будем продолжать, каждый по очереди, сказала она, пока Клодия медленно погрузилась в свое кресло и крепко сжала подлокотники. Она действительно лишилась дара речи, отчего я, к своему удивлению, ощутила сильное нетерпение вместо той заботливости, которой ожидала. В конце концов, она была не девушка и вовсе не малолетняя. В комнате повисла тишина. Все глаза смотрели на меня, кроме Клодии, которая уткнулась куда-то в пол. Я очень хочу поцеловать ее. Я хотела добавить: "если ей захочется" но почему-то не стала. Ей нравится, когда у нее во рту чужой язык, сказал Эван, на что Клодия, кажется, пробудилась от своего сна и завизжала, что ей не нравится. Этот плач был таким глупым. Молодая женщина поопытнее ска-зала бы, что ей все это нравится, но не более того, и больше она ничего не позволит. Однако, не можем же мы подыскивать ответы для других... Эван, я ухожу одна, в отчаянии сказала Клодия и подня-лась, чего ей, по-моему, делать вовсе не следовало, потому что Морис сразу же подошел сзади, обхватил за талию и прижал обе ее руки по бокам, заметив мне, что можно приступать. Посреди раздавшихся криков Эвелин спокойно сказала: "Подождите, дайте мне расстегнуть ей платье", что и сделала, сопровождаемая истошным воем Клодии: платье разошлось до пояса, ей и вправду следовало бы надеть какое-нибудь похуже. Милые выпуклости сразу же показались из сорочки, обнаруживая маленькие и коричневые сосочки. Боже! Боже мой! Спасите меня! Спасите, визжала Клодия, пока Эвелин, совершенно забыв, что я была избрана первой, на-клонилась своими теплыми губами к этим чувствительным точкам, которые под руководством губ и языка вскоре набрали остроту, пока Клодия мяукала и пыталась высвободиться из жесткой хватки Мориса. Ах, если бы я владела искусством писателя, чтобы во всех деталях описать то, что произошло потом. Я признаюсь, что набросилась на рот молодой женщины, как дикарь. Я ничего не могла с собой поделать. Увы, как часто я признаюсь себе в этом. Не слушая приглушенных моим ртом рыданий и протестов, я обхватила упругие груди, пока Эвелин присела рядом с нами обеими и спустила ее панталоны. Теперь, милая, ты будешь нашей, пробормотала я в мягкий и теплый рот. Поиграй с Дейдр. Она скоро будет готова к петуху, сказала Эвелин и, подняв платье, оказалась только в корсете и чулках. Затем я занялась муфтой Клодии, исследуя сладкую липкость между ее бедрами. Ее колени дрожали, но Морис держал крепко. Краем глаза я увидела, как Эван снимает свои сапоги и штаны, а Эвелин играет его мальчиком, пока он гладит ее дерзкие обнаженные ягодицы. Оба схлестнулись в любовном объятии, от вида которого Клодию пришлось поддерживать еще сильнее, ибо, увидев их, она стала всхлипывать чаще, хотя в этих рыданиях появилась и новая, другая нота, которую нельзя было не узнать. Так Клодия помимо воли начала достигать оргазма. Я упрямо лакала ее, ощущая солоноватые брызги, а Морис развернул ее за подбородок и впился в губы. Ах, какая последовала оргия! Стонущая от отчаяния, Клодия была затем схвачена в охапку, брошена, отнесена, не знаю, как сказать, на диван, где, лежа кверху спиной, получила горящий, трепещущий хобот Мориса промеж ягодиц. Ему пришлось добрую минуту про-талкивать свой разбухший жезл в тесную, недовольную дыру. Она плакала, просила, даже хватала меня за руку, но, наконец, кол пробился туда, куда ему было нужно, а шары повисли, касаясь ее зада. Нет, нет, нет, НЕТ! все время рыдала она, пока Эван осед-лывал Эвелин на полу так, чтобы зловредная пара могла хорошо видеть, как суетится Клодия. Было ли это с его стороны местью? Было ли это правдой? Или она просто перворазрядная актриса? Признаюсь, что так и не увидела ее слез. Она поддалась после нескольких мужественных толчков и прекратила сопротивление, хотя ее бедра и не двигались, чтобы помочь проникновению в тесную, пухлую, маленькую задницу. Когда он кончил и отошел, она сползла вниз на живот, спрятала лицо и не отвечала на вопросы, лежа, будто вдруг заснула в чужом доме. Тем временем двое на полу лежали расставшись. Бедная Дейдр, только ты осталась неутоленной; мужчины, впрочем, вскоре оправятся, сказала Эвелин, отдыхая у всех на виду с дерзко раскрытыми ногами. На самом деле я хотела, чтобы все они исчезли, и Морис, и Эван тоже, и поговорить с Клодией. Настолько мне хотелось узнать правду: изнасиловали ли ее, или же я была зрительницей пьесы. Пожалуй, если бы я осталась, я бы это узнала. С чувством, что меня как-то использовали, я только улыбнулась, покачала головой и ушла в холл забрать свои шляпу и перчатки. Я заметила, что никто меня не окликнул. Таким образом, мне все еще любопытно. Сегодня ночью мне нужен, необходим самец. О, Бог, не допусти до искушения! Глава седьмая


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ]

Читать также: