Рассказ №0698

     Они едва знакомы, но уже поняли, что подходят друг другу.
     Они разговаривают по своим телефонам, лезвием подправляют по несколько букв в своих паспортах, меняют коды на замках портфелей, идут друг к другу, ведь они хотят встретиться, чтобы перевернуть, не раздумывая, свои жизни. В своих тесных душевых кабинках они стоят, подставляя лица струям горячей воды; им хотелось бы представить, как все будет.
     Это голубое-голубое платье залипает между ног от ветра и пота, когда она бежит, квартал за кварталом оставляя, плоским, но тяжелым портфелем, набивая синяки.
     Приблизительно в середине мая зацветают одуванчики.
     Букет одуванчиков летит ему навстречу, - стоило только открыть дверь, - и осыпается, оставляя на щеках, на белой рубашке с открытым воротом припудренные желтые следы.
     И сразу матросский тустеп два раза оступился о порог и был прерван звонком в дверь.
     Наконец-то она его дождалась. Дождалась и уже открывает дверь. "Вот как же идет тебе эта шляпа, хотя и не по сезону, нынче, такую носить".
     В двух шагах от ее дома на глаза ему попались три цифры, написанные на глухом заборе, и он решил изменить код на замках портфеля, еще раз, на всякий случай.
     "Да ты вся мокрая, что случилось? За одуванчиками сразу и не заметил". "И колготки все изорвала чертовым чемоданом. Я сменила код". Усаживая ее, заворачивая в сухую простыню, представил вдруг, как она бьет наотмашь, бросает прямо в лицо комки грязи. Но это миг и этого не случится. "Выпить хочешь? Тебе надо согреться". Она принимает предложенный им стакан, отпивает немного, говорит: "Я бежала сейчас, представляешь, это знак, наверно, я на стене увидела красным написанные цифры, и сменила код. Кто их только там написал? Кто бы он ни был, но как только я забежала в подъезд, я тут же сменила код, прямо на первой ступеньке". "И какой же"? "Подойди к окну. Подойди, подойди".
     Дожди всегда особенно сильны в мае. Отмывая окна и стены домов, они уносят с собой цветными потоками все сколь нибудь значимое, оставляя лишь чешуйки краски, прилипшие к дну сточных желобков.
     "Теперь я, кажется, понял, почему ты такая мокрая... Но насчет кода?.. Что ты мне хотела показать"? Она только смеется. "Ты лучше на меня посмотри. Знаешь, я заметила, что знаки всегда что-нибудь да значат. Вот этим молодым неаполитанкам, таким голубым, на твоих обоях, кто им подрисовал усы и рога"? "Да у тебя нюх старого коридорного... И кто тебе сказал, что синие очки изменят тебя до неузнаваемости... Ну вот, это другое дело, хоть ты и ужасно привлекаешь внимание в таком виде". "Смешной парик, правда? И лезет, ну прямо клоками, зато как они медленно, как прекрасно осыпаются на плечи, потом на грудь, падают под ноги".
     В домах, где окна выходят на южную сторону, как раз, часам к двенадцати, ближе к половине первого, при условии, что события разворачиваются в мае, солнце так раскалит вашу средних размеров комнату, что непременно захочется наглухо задернуть шторы. Голубые шторы не только защитят от солнца, но и наполнят комнату приятным прохладным светом.
     Нас трудно сбить с толку, когда в комнате, где наглухо задернуты шторы, несмотря на солнце за окном, молодая женщина бьет о стену тарелки. И это, возможно, будет слышно во дворе.
     "Ты только посмотри на них, этот твой букетик, что ты мне принес, эти желтые невинные создания, они совсем поседели от такого пекла... Как же мне жарко... А ты, я смотрю, уже устроился на моих прохладных простынках". "О, Господи... Как ты говоришь... Откуда у тебя этот веер? Откуда он у тебя?.. Брось... Иди ко мне, я тебе пошепчу на ушко... Вот так, слушай... Ветер - дым розовый, белый - не охватить, умирание прекрасно, не вздумай прятать..." "Что это?.. Нет, я не смеюсь. Я закрываю глаза, и красные круги пульсируют под опущенными веками, как воспоминание о солнце"? "Это первая из трех историй, которые я хочу тебе рассказать... Кстати, сколько пуговиц на твоем платье"? "Кажется сорок, если считать пуговицы на манжетах, по пять на каждом, и еще две на поясе, хотя... голубой шелк принято рвать". "Боюсь, что этим и кончится, если ты мне не поможешь".
     Вот, взгляните, - сдержанный эстамп, - два силуэта выделяются на светлом фоне, молодой человек и девушка. Между ними не более метра. Оба они руками прижимают к груди букеты побелевших уже одуванчиков, шеи их изогнуты, головы наклонены, губы вытянуты, как для поцелуя. Облетают легкие семена, и ничто не мешает их полету, однако девушка вздрагивает и встает, рассыпая себе под ноги цветы, которые незамедлительно исчезают, превращаясь в пух. Она подходит к двери и отворяет ее, так как кто-то несколько раз позвонил. "Господи, наконец-то, " - говорит она стоящему на пороге молодому человеку. И тут же шум воды перекрывает ее голос. Она стоит в небольшой душевой под струями теплой воды, открывает воображаемую дверь и, улыбаясь, шепчет какие-то слова похожие на припев популярной песенки: "Господи, наконец-то... Вот, как же тебе эта шляпа идет, хотя и не по сезону, не по сезону такую носить, так все говорят, да:". Она позволяет струям воды ласкать свои губы, однако, вдохнув несколько капель, кашляет, стучит кулаком в стену. На глазах у нее слезы, но это не те слезы. Девушка ожидает своего возлюбленного. Они едва знакомы, но уже хорошо поняли, что подходят друг другу.
     "Кого-то, все-таки, ты мне напоминаешь в этой простыне, " - говорит молодой человек, взглянув на девушку. Она подходит к окну, чтобы отодвинуть штору, и длинная голубая тень пересекает ее фигуру. На коленях у молодого человека стоит открытый портфель, похоже, ему доставляет огромное удовольствие разглядывать его содержимое. "Как ты его открыл"? "Позволь, у меня неплохая память. И потом, это все же я поменял ему код. Ты помнишь?.. Ну же. Помнишь"? "Ну и что там"?
     Они смеются, возможно, даже танцуют, и танец их имеет характер изысканный, а, пожалуй, что и развязный. Их заставляет остановиться, вздрогнуть и даже испугаться стук в дверь. Некоторое время они сохраняют абсолютную тишину, затем же, услышав удаляющиеся шаги, позволяют себе расслабиться и даже прилечь на постель прохладную, но все же несколько измятую. Девушка склоняет голову на грудь молодого человека. "Ты до ужаса твердый". "Тихо", - он прислушивается к музыке, доносящейся из-за стены, - "Это раннее средневековье. Великолепный хорал, заставляющий проливать покаянные слезы. Как так получилось, что именно они писали эту музыку. Я истощаюсь смертельно и тут же воскресаю, я расправляю члены, выгибаю спину, мне хочется влиться в этот поток, в этот рев. Как они могли..." "Ч-ш-ш, тихо-тихо. Поднявшись над бедствиями, жестокостями, угрозами, они обрели покой в музыке. Они ликовали".
     Они молчали, глядя, как солнце покидает их комнату. Возможно, жизнь их была бедна светом. Они любили большие окна и просторные платья. Девушку звали Соня. Она приподнялась на локте: "Помнишь такую песенку: вот от королевства ключ, ключ от королевства... " "Ну, хватит". Он мгновенно встал, отдернул штору. Стекло, покрывающее эстамп, вспыхнуло, отразив уходящее солнце.
     Приблизительно в конце мая начинают цвести тополя.
     Дети во дворе поджигали прибитый к тротуару тополиный пух и, покрикивая, бежали вслед за огнем.
     Он стоит у окна, прижимаясь лицом к горячему еще стеклу. "Конец не за горами! Клянусь вам - это так"! "В каком смысле"? - Соня, дитя, она все еще пытается сгладить неловкость. Как не к стати пришелся этот стук в дверь. "Не дурачься",- он ответил так резко, что Соня даже выронила чашку из рук. Она закашлялась и всего лишь хотела, чтобы кто-то постучал ее по спине.
     И еще, неожиданно, такой звон в ушах, как будто что-то разбилось, а потом тишина, и снова поплыл, закачался, как во сне, тустеп -голубое, белое. Она проводит рукой по забрызганной стене душевой кабинки, выложенной голубыми и белыми плитками, и отдельные капельки сливаются в сплошную линию. Она встряхивает головой, и, закрывая глаза, подставляет лицо струям горячей воды.
     "Что у тебя вышло с этим парнем? Или лучше сказать, чем закончилось". "Лучше сказать, о чем мы с ним говорили. Он оказался не таким уж знатоком в этих делах, хотя, кое-что полезное он мне рассказал. Я все записала..." "Очень зря, надеюсь, ни при нем? Все это надо выучить, а лишнее выбросить. Да?" " Да. Я так примерно и поступила, красавчик... Кстати, давно хотела спросить, а кто это с тобой на этом эстампе?" "Некстати... Это гравюра начала века". "Муж изменяет жене. Позабыт церкви порядок и божеский стыд". " Кажется, я мог бы полюбить тебя ".
     Он спит. Она любуется его лицом. Несколько пушинок одуванчика в его волосах. Она целует его руку, на ладони написаны шесть цифр. Соня - шелковая девочка. Эти цифры не были ей знакомы, - приходится сделать над собой усилие, чтобы не закричать.
     Он протянул к ней руку, а потом, когда она сказала: "Не сейчас", встал и подошел к окну.
     Вот он курит у открытого окна. " Что это там написано? "Таксофон". И я это прекрасно знаю... А если бы не знал? Интересно, прочитал бы с такого расстояния... Что это с ней вдруг?.. Непросто все, вот так впустить к себе чужого человека... Ладно. Будет о чем подумать... И ей". Уже около пяти и жара постепенно спадает. На стуле стоит портфель. Соня читает книжку, шевеля губами и, наверное, слишком низко склонившись над страницей. Во дворе шумят дети. Книга обернута в яркую страницу из журнала.


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ]

Читать также: