Рассказ №3221

     Вера Иванна -- тощая мымра-математичка, бывшая и классным руководителем -- объявила: "Тетрадочки, книжечки убрали быстренько со стола. Листочек только чистый и ручка. Проверочку сделаем быстренько, кто как занимается -- контрольная-блиц на двадцать минуточек." Вера Иванна говорила эту гадость скрипучим елейным голоском, растянув в улыбке тонкие бесцветные губы, но глаза ее тлели злобой, а в скрипучем ее голосе дрожало злорадство. "Мымра," -- звали ее за глаза. А Иван ее звал -- "дьяволица". Все страшное и тягостное, что пришло в его жизнь с началом этого учебного года, было связано с "дьяволицей".
     Теплым, сияющим багряно-желто-синими красками утром 1-го сентября, загорелые и свежие, они сидели в классе, весело орали друг другу -- что-то веселое врали о лете -- и ждали Ирину Васильну. Больше всех ждал Иван. Чуть долетал до него сквозь мечту гомон шумного класса. Ваня ждал, что вот-вот войдет в класс эта большая статная дебелая женщина с зачесанными назад и собранными на затылке темными волосами, в красивом, облегающем ее пышное тело бордовом платье со скромным, но оттого еще более соблазнительным, декольте и в черных туфлях на высоком каблуке. Она войдет спокойным ровным шагом, высоко держа красивую голову и большую грудь, повернется к классу лицом, помедлит мгновение, ища большими карими глазами его, Ивана, и скажет негромким глубоким голосом, обращаясь ко всем, но глядя только на него: "Здравствуйте, дети." И от тайного запретного счастья сделается приятно и щекотно в животе, и сладко затомится детская ванина душа. Ирина Васильна преподавала русский и литературу, была их классным руководителем и сокровенной ваниной любовью. Иван же был ее бессменным любимчиком, вызывавшим зависть и ревность зубрил-отличниц.
     В коридоре за дверью сквозь шум класса расслышал Ваня приближающиеся шаги, и радости исполнилось все его существо. Дверь распахнулась и... вместо Ирины Васильны в класс скорее прокралось, чем вошло, существо неопределенного пола и возраста, среднего роста, тощее и сутулое. Редкие белесые волосы были ровно подстрижены под горшок, тонкий острый нос выдавался далеко вперед, как бы постоянно что-то вынюхивая, маленькие темные глазки на бледном лице недобро мерцали из глубоких глазных впадин. Серое глухое, мешком висящее, как на скелете, платье только и позволяло догадываться, что существо это -- женского пола. Иван вздрогнул -- будто черная туча затмила сияющий день и повеяло холодом. "Дьяволица," -- подумал он, с отвращением и страхом глядя на существо. Следом за "существом" в класс вошли директор школы, высокий пожилой мужчина, нервный, худой и седой, и юноша-переросток, чуть ли не выше директора, в котором все сразу узнали Витьку Бетюкова из старшего класса. Лицо у Бетюка было, можно сказать, смазливое, и сам себя он считал неотразимым красавцем. Но что-то наглое и развратное было в этих немигающих глазах навыкат и в презрительно-брезгливо опущенных вниз уголках рта.
     Директор поздравил всех с началом нового учебного года и сказал, по своей привычке запутанно и неоднозначно, как бы рассуждая сам с собой и понижая голос в конце каждого предложения: "У меня для вас две новости. Хорошие или плохие? Кто знает... Хорошие, полагаю. Говорят, все к лучшему меняется. Хотя... Ну, ладно, к делу. Итак, у меня для вас две новости. Новость первая. Вот Вера Ивановна -- ваш новый учитель математики и новый классный руководитель. Прошу любить и жаловать." Любить и жаловать? Это звучало для Ивана жестокой насмешкой, и он выкрикнул с места, вызвав злорадные ухмылки зубрил-отличниц: "А Ирина Васильна?" "Ирина Васильевна? -- задумчиво переспросил директор, -- Ну, что ж, Ирина Васильевна... Н-да... Она женщина..." "Что вы говорите?" -- иронично удивился кто-то вполголоса, и весь класс прыснул. Директор не обратил на это внимания, но длинный нос Веры Ивановны дернулся в сторону шутника, и глубокие глазки злобно сверкнули. Директор продолжал : "Ирина Васильевна, конечно, опытный преподаватель. Все мы ее уважаем. И вы, я знаю, ее любите. Но... Есть тут несколько "но", и вот -- одно из них." Директор ткнул пальцем в стоявшего рядом с ним Бетюка. "Бетюков. Вы его, я думаю, знаете. Он -- наша вторая новость. Н-да... Не сказал бы, что хорошая. На второй год остался. Да, Бетюков остался на второй год, и будет теперь учиться с вами. Прошу любить и жаловать." Эти слова показались жестокой насмешкой уже не одному Ивану -- Бетюка все хорошо знали, и многие были жертвами его и его дружка Наума шакальего разбоя. Директор помолчал и, наконец-то, закончил: "Вы теперь семиклассники , взрослые и непослушные. Бетюков вот тоже... А Ирина Васильевна, как известно, женщина мягкая. И мы -- педсовет и я -- решили дать вам классного руководителя построже. Итак -- приятной вам всем учебы." Директор вышел. Вера Ивановна повернула свой длинный нос к Бетюкову и неожиданно мягким голосом, к удивлению всех назвав Бетюка по имени, сказала: "Садись, Витя, за свободный стол. Я думаю, наш директор не совсем прав, что ты -- плохая новость. Я думаю, мы найдем общий язык и будем работать вместе. Правда?" "Конечно, какой базар," -- неожиданно серьезно, без тени усмешки, ответил ей Бетюк и сел за последний стол у стены. "Вот это деловой разговор, -- похвалила Вера Иванна бетюковскую сговорчивость, -- Молодец! Уверена, ты еще для других примером дисциплины будешь." Дети со смущением наблюдали эту невиданную сцену. Они слишком хорошо знали, примером какой дисциплины мог быть Бетюк. Ведь речь не шла о веселых проказах для общего смеха -- Бетюк издевался и унижал.
     Вера Иванна чуть распрямилась, как бы для того, чтобы лучше обозреть класс. Ее отвратительный нос рыскал туда и сюда и, наконец, как успокоившийся компас, указал на маленького светловолосого Мишеньку Феофанова, которого все так и звали Мишенькой. Все любили умного, тихого, улыбчивого Мишеньку, но его иногда губило "горе от ума" : он был не по возрасту блестяще остроумен и время от времени, не в силах побороть дара, бывшего в нем, отпускал замечания вроде сегодняшнего. Ему прощали эти, не всегда вовсе невинные, шалости за ангельский нрав и примерную учебу. Вера Иванна в наступившей зловещей тишине приблизилась к Мишеньке, тревожно моргавшему голубыми, в обрамлении белесых ресниц, глазами. "Ты, -- грубо проскрипела она, и ни мягкости, ни даже вежливости, не было в ее механическом голосе, -- Ты. Фамилия?" Мишенька сжался -- никто из учителей никогда не говорил с ним так -- и пролепетал: "Феофанов." "Феофанов, я хочу видеть твоих родителей послезавтра в 7 часов вечера в учительской," -- тем же жестким скрипом провещала Вера Иванна. "З-зачем?" -- испуганным шепотом спросил Мишенька. "Зачем?! -- острый нос угрожающе склонился к мишенькиному личику, -- А затем, что если ученик выкрикивает при директоре школы всякую похабщину, значит, у него есть серьезные пробелы в воспитании." Притихший класс не верил ушам своим и глазам . Такой чудовищной несправедливости в этих стенах они еще не видели.За несколько минут солнечный и добрый мир вдруг обезумел, встал с ног на голову и обернулся мрачным и жестоким. Мертвым холодом непобедимого цинизма, превосходящего и покрывающего жестокость и подлость бетюков и наумов, веяло от этой тщедушной мымры. "Дяволица," -- чуть слышно прошептал Иван. Вера Иванна мгновенно обернулась и нос-компас безошибочно указал на Ивана. "Что-о?" -- высокомерно-зловеще проскрипела она. "Я не вам," -- тихо ответил Иван, внутренне содрогаясь, но мужественно выдержав ее злобный взгляд. "Дьяволица" несколько мгновений продолжала подозрительно смотреть на Ивана, потом повернулась и пошла к доске начинать урок математики.
     С этого дня их дружный класс превратился в темное царство. Бетюк сразу собрал вокруг себя всех подлых и гнилых и, поощряемый Верой Иванной, установил мрачную диктатуру физической силы, подлости и недетской пошлости. Страх быстро сделал свое черное дело -- класс распался, и каждый был сейчас сам по себе. Ненавидя всех, Вера Иванна питала к Бетюку и его дружку Науму, в классе которого она тоже преподавала, поистине дьявольскую приязнь -- подсказывала им во время контрольных, защищала перед директором, объясняя, что у этих детей особенно трудное детство и следует относиться к ним с особенной заботой. Бетюка она даже спасла от колонии, устроив в милиции скандал и взяв его на поруки. В результате этой "особенной заботы" Бетюк и Наум совсем обнаглели, а Вера Иванна с маниакальным упоением наблюдала, как они изголяются над бедными учениками, цинично заявляя на педсовете, что таким образом они укрепляют дисциплину в школе.
     Иван питал к Бетюку священную ненависть, но до поры до времени судьба их не сталкивала. До тех пор, пока Бетюк не обратил гнусное свое внимание на Ирину Васильну. Когда первый раз в том, седьмом, школьном году Ирина Васильна вошла в их класс, гордо подняв красивую голову и большую грудь, в нарядном своем бордовом платье, и, глядя на Ивана большими карими глазами, сказала классу негромким глубоким голосом: "Здравствуйте, дети", сладкое томление ваниной души было грубо прервано и, вообще, вся святость момента была опаскужена хриплым бетюковским шепотом, донесшимся до Ивана с последнего стола: "Е-о-о, вот это телка!" Иван вздрогнул от гнева и отвращения, будто по лицу его провели грязной мокрой тряпкой. Бетюк в свои неполные шестнадцать лет считал себя опытным бабником, хотя, как мог понимать Иван, сексуальный опыт его ограничивался коллективными соитиями с Танькой Егоровой из восьмого класса. Танька, второгодница, крупная, развитая, но какая-то сутулая и совершенно дебильная девица лет семнадцати с вечно слюнявым ртом, жила в одном с Бетюком дворе. Двор этот был рассадником районной шпаны и часто служил притоном для более серьезных "товарищей", "откинувшихся" с зоны и спешивших вкусить запретных плодов свободы. Действовал притон в квартире танькиных родителей-алкашей, взимавших с гостей легкую дань совместно распиваемой водкой. Слюнявая Таня тоже входила в "пакет услуг". Вдохновленные их примером, Бетюк с малолетками-"шестерками" пригласили Таньку на чердак, угостили "осенним садом" и сделали предложение. Танька не отказалась, но поставила условие: по трешке с носа, и если кто не попадает с трех раз - выбывает. Ваня услышал эту романтическую историю случайно, сидя незамеченным в уборной, куда Бетюк с Наумом зашли покурить, и Бетюк с небрежной удалью своим хриплым блатующим голосом, растягивая гласные, посвящал корешка в интимные подробности, хвастливо закончив: "Ну, я-то, само собой, с первого раза въехал." Ивана услышанное поразило. Всякий раз, когда он видел теперь слюнявую Таньку, он, помимо воли, представлял ее себе лежащей на спине в позе готовой для духовки курицы, с закрытыми глазами и неизменно слюнявым ртом, а вокруг нее - толпу алчущих сопляков со спущенными штанами. Он отворачивался, борясь с приступом тошноты. Однажды Иван услышал, как Бетюк, набивая себе цену перед слушавшими его, распустив слюни, "шестерками" и, видимо пребывая в бреду своих сексуальных фантазий, заносчиво сказал: "Да хер ли, Танька... Танька - блядь. Это я так, для пацанов. Я и настоящую телку могу снять." "Как это настоящую?" - спросило его сразу несколько голосов. "Ну, путевую... Которая не за деньги долбится, а для кайфа. Как Ирина-училка, к примеру." Все притихли, пораженные столь неожиданным взглядом на учительницу литературы, и кто-то протянул смущенно-недоверчиво: "Ла-адно... Че, Ирина Васильна, она эта, что ль?.." "Е-о! Ну, ты сказал! А то нет! -- авторитетно усмехнулся Бетюк, -- Баба в соку, одинокая. Всасываешь маленько?" "Ну, и ты с ней, что ль... Ну, эта... Она те даст, что ль?" -- ошеломленный услышанным, не унимался любопытный. Но Бетюк только загадочно усмехнулся и вместо ответа дал спрашивавшему легкую затрещину. Обида, ревность и ненависть к Бетюку, поднявшему грязную свою лапу на светлое ванино чувство, снедали Ивана. К ужасу своему он увидел, что хвастливый треп Бетюка был не вовсе пустой болтовней -- Бетюк принял меры: не отличавшийся доселе аккуратностью и чистотой, он вдруг заявился в школу модно постриженным, одетым в джинсы, бывшие тогда, в конце шестидесятых, редкой роскошью в закрытой Самаре, и в пиджаке -- как заправский стиляга с карикатуры, высмеивавшей "их нравы". Его мать заведовала буфетом в штабе Приволжского военного округа, обожала свое нерадивое, но гуляющее на свободе, в отличие от старшего, дитя, ничего для него не жалела, а проблемы "достать" у нее не было. Кстати, по слухам, известная доля добываемого в округе добра перепадала и "мымре". И вот на глазах у всех Бетюк превратился из небрежно одетого и не всегда чистого разгильдяя в вылощенного модника-стилягу, смутив этим даже "мымру" и Наума. Но "мымра" обратила эту метаморфозу ему на пользу, представляя теперь Бетюка, как пример внешнего вида. Бетюк неожиданно "подналег" на литературу и русский, в которых был ни бум-бум. Он вызубривал домашние задания и на уроках Ирины Васильны с заискивающей улыбкой тянул руку, просясь к доске. Ирина Васильна отнеслась к его неожиданному рвению со сдержанной благожелательностью. Но Бетюк, выходя к доске, нес невпопад такую чушь и демонстрировал такое тупое неприятие родного языка и родной литературы, что снисходительность вскоре сменилась прежней неприязнью. К тому же, Бетюк пожирал ее пышные прелести столь откровенным взглядом, что, будучи женщиной взрослой и чувствительной, Ирина Васильна быстро поняла причину метаморфозы и повела себя с Бетюком жестко и неприязненно. Провал был налицо. Подлая бетюковская душа этого не вынесла и возжаждала мести. Первым делом Бетюк пожаловался "мымре". "Мымра" в учительской сделала попытку отчитать Ирину Васильну в присутствии директора. "Вы переносите личные свои симпатии и антипатии на учебный процесс. Есть, как известно, ученики из неблагополучных семей, которым следует уделять особое внимание и стараться идти им навстречу, -- скрипела "дьяволица" ткнув свой нос прямо в лицо Ирине Васильне, так что та отстранилась, -- Вот, например, Бетюков. Мальчик из кожи вон лезет, чтобы улучшить оценки по русскому и литературе, а вы не обращаете на него никакого внимания. Более того -- отталкиваете его. И потакаете всяким благополучным баловням вроде Фофанова и этого Ивана, вашего любимчика, которые получают незаслуженные "пятерки". "Ваш "мальчик", -- язвительно парировала Ирина Васильна, -- Как был полным профаном в русском и литературе, так и остался. А из кожи он лезет по другому совсем поводу. Он... Он, будет вам известно, посмел сделать мне предложение стать, ни много ни мало, его любовницей." "Мымра" оторопела. Трудно сказать, какие чувства бушевали в темной ее душе. Наверняка, равность была не последним из них. "А вы... А вы... Одевайся скромнее! Ты в школе, а не на панели!" -- хриплым злобным шепотом выдохнула она. "Что?... Что она несет?!" -- плаксиво-возмущенно закричала, обращаясь к директору, Ирина Васильна. Директор сидел молча, не поднимая глаз, делая вид, что поглощен составлением учебного расписания. Он оказался между двух огней: с одной стороны, он боялся потерять расположение Ирины Васильны. Ведь в кои веки раз завелась в подчиненном ему коллективе женщина, что надо, такая, какую всю свою непростую и скушную жизнь он желал. И именно сегодня, когда старая его жена уехала к родственникам в район, собрался он осуществить давно лелеемое -- пригласить Ирину Васильну в ресторанчик на специально заначенные для этого денежки, а после -- пробраться в ее уютную квартирку и... Э-эх, где наша не пропадала! Но и с Верой Иванной боялся он портить отношения -- "мымрин" брат заседал в районо. Но чувствуя, что вмешательство его необходимо, он все же промычал, не поднимая глаз: "Ну-ну, голубушки, успокойтесь." "Успокойтесь"? Вы говорите, "успокойтесь"? -- взвыла "мымра" -- Успокоиться, когда унижают и без того униженных. Успокоиться, когда школу превращают в веселый дом?!" "Заткнись, ведьма, -- защищалась Ирина Васильна, -- Заткнись, старый демагог! Ты со своей теорией неблагополучных, потакаешь всякой швали. Ты школу в гадюшник превратила!" Ирина Васильна гневно обратилась к директору: "Неужели вы этого не видите? Неужели вы не понимаете, что это катастрофой кончится? Да они зарежут или изнасилуют кого-нибудь под крылышком этой старой ведьмы!" Перепуганный директор продолжал сидеть, как и сидел. "Какой вы... Какой вы бесцветный человек. Вам с бревнами работать, а не с людьми. С детьми, тем более. Уйду я отсюда. И делайте, что хотите," -- с горечью проговорила Ирина Васильна и вышла вон. "Скатертью дорога, -- удовлетворенная победой, злорадно прошипела "мымра" ей вслед, -- Только не думай, голубушка, что на этом все закончилось" "Н-да, вот-те, бабушка, и Юрьев день, -- с унылой досадой, бессмысленно уставясь в разлинованные листы, рассуждал сам с собой директор, -- Вот и в ресторанчик сходили, и квартирку посетили... Опять к этой музыкантше переться? У нее уж и грудь висит и вообще..." Он представил себе пышное упругое тело Ирины Васильны и, задохнувшись невозможным желанием этого тела, сказал со злобой "мымре": "Ну, что вы тут, Вера Иванна, ей-Богу, развели!" "Как это "развели"? -- опешила та, -- Вы что-то забываетесь. Простите, не по должности себя ведете." И она тоже покинула учительскую. "А-а, в жопу вас всех!" -- думая, что остался один, с чувством вслух выругался директор. В это время с легким шорохом из учительской выпорхнула пионервожатая Леночка, которую в пылу скандала никто не заметил. Директор пожал плечами, проводил несытым взглядом вильнувшую в дверном проходе ее круглую девичью попку и прибавил задумчиво: "Н-да-с, в жопу..."


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ]

Читать также в данной категории: