Рассказ №8119 (страница 3)

     
     Да, попа произвела на Ваню бодрящее впечатление, и уже первого января, стоя под душем, Ваня впервые воображал не какую-то безответную биксу или другую царевну своей мечты, а видел Ваня мысленно перед собой девственную Серегину попу, поразившую его своей содрогающейся красотой... все это было так, и слов, как известно, из песни не выбросишь. Но означало ли это, что Ваню, которому было пятнадцать лет и который являлся студентом первого курса технического колледжа, уже можно было назвать голубым? Ведь голубой - это часто не тот, кто активно или пассивно совершает разнообразные веселящие действия в нетрадиционном, если так выразиться, варианте, а голубой - это, как правило, тот, кто о подобных действиях прежде всего грезит, а будут ли эти действия в реальности совершены, это уже не суть важно... Так вот, если бы Ваня, находясь на празднике жизни в студенческом общежитии, совершил бы - активно или пассивно - какие-либо конкретные действия с нетрадиционным либо традиционным партнером, то есть, говоря то же самое по-другому, если бы Ваню, опьяненного новогодним вином свободы, в одной из комнат под грохот музыки Серега, его закадычный друг, или любой другой свободный от предрассудков юный студент технического колледжа натянул бы, радуясь жизни, в попу или дал бы Ване пососать петушка, что в студенческих общежитиях между парнями случается очень даже нередко, и если бы Ваня сам, точно так же радуясь жизни, совершил бы ответные аналогичные действия с закадычным другом своим Серегой или с другим альтернативным студентом, и вот, после всего этого праздника и альтернативного наслаждения, если бы мы спросили себя, голубой ли Ваня, то даже здесь - даже в этом случае - ответили бы на этот не лишенный бдительной прямоты вопрос сразу и даже ни на минуту не задумываясь: нет. Мы бы ответили однозначно "нет", поскольку мало ли чего не бывает на праздниках жизни, и в одночасье ставить диагноз и выносить вердикт могут разве что озабоченные своими собственными проблемами очень и очень недалекие люди. Но Ваня грезил! Стоя под душем, Ваня мысленно видел Серегину попу и, вновь тренируя под душем предателя-петушка, Ваня опять-таки воображал не какую-то бессловесную биксу, а во всех отношениях замечательную попу Сереги... и - что получается? Выходит, что Ваня все-таки грезил - заголубел? С точки зрения всякой там психологии вроде как надо ответить на этот коварный вопрос скорее утвердительно и положительно, чем отрицательно, и тем не менее мы снова скажем уверенно "нет", поскольку Ване хотя и рисовался достаточно специфический предмет, а именно: Серегина попа, но - Ваня с этим предметом, то есть с попой Сереги, ничего в своем возбужденном воображении не делал... Да-да, мой привыкший к скоропостижным выводам нетерпеливый читатель! Если тебе случалось быть в музее... сотни тысяч людей и даже миллионы ежедневно бродят по разным залам музеев мира и, замирая от удивления или восхищения, любуются прекрасными картинами и не менее прекрасными скульптурами, - но разве они, мой вдумчивый читатель, являются живописцами или ваятелями? Ваня только воображал попу Серёгину как красоту, охваченную толчкообразным движением, и совершенно не видел в ней удобный станок для совершения собственных толчкообразных действий нетрадиционного свойства. И этот утонченный и даже слегка психологический нюанс, который вряд ли способны увидеть наголо бреющие свои деформированные черепа дети унылых городских окраин, нам позволяет не торопиться в определении цвета Ваниной ориентации. Тем более, что потом были у Вани и другие грезы - с несомненными биксами, безропотно отдающимися ему в освещенных настольными лампами комнатах, и сны Ванины тоже были потом самого разного свойства - и с Серегиной попой, и без нее.
     
     И вместе с тем, Ваня был нормальным живым человеком - ему было шестнадцать лет и он был студентом первого курса технического колледжа, и, как всякий нормальный молодой человек, живущий в эпоху информационной современности, Ваня не мог не знать о существовании в окружающей его жизни всяких нетрадиционных наклонностей и не мог не думать о возможности прикладного отношения к красоте. Но знания Вани о жизни ещё представляли собой гремучую смесь, и если бы папа и особенно мама не держали в последнее время сына Ваню в суровых рукавицах Николая Ивановича, о примечательности которого теперь не многие знают и который, к слову уж скажем, обладал как раз нетрадиционными наклонностями, то, возможно, Ваня уже и голову побрил бы - по причине дремучести некоторых своих знаний. Хотя, кто знает... Ваня жил почти в центре города и считался центровым, а детство всяких соколов проходило на унылых просторах пыльных городских окраин, и сердце наш Ваня имел любознательное и доброе, простодушно открытое всем цветам радуги, а дети окраин были агрессивны и злы, и поэтому вполне возможно, что рукавицы Николая Ивановича здесь ни при чем - Ваня и так не стал бы брить голову по причине врожденной брезгливости ко всякой исключительности, порождаемой комплексами неполноценности, но мама, привыкшая предохраняться, на всякий случай предохраняла и Ваню. И хотя умная мама старалась это делать незаметно и ненавязчиво, но Ваня в последнее время все равно замечал, что мама его предохраняет, и несколько раз по этому поводу с мамой даже ссорился... А что касается прикладного отношения к красоте, то Ваня, хотя об этом и думал, но как-то опять-таки абстрактно и даже в душе не без удивления, что такие мысли ему вообще приходят в голову применительно к самому себе. То есть тема эта - про голубых - была на слуху, и студенты технического колледжа даже любили на эту тему иногда позубоскалить, но всегда зубоскалили про других или вообще на тему и никогда, этой темой свой слух услаждая, ничего не говорили про себя лично. И Ваня, собственно, делал так же - и зубоскалил, и смеялся, как все другие юные студенты технического колледжа... да и разве мог он кому-нибудь рассказать о своих глупых нелепых снах?
     
     И вот, проводив Ростика в школу, Ваня лежал со спущенными штанами и, слушая музыку бури и натиска, играл со своим петушком, попеременно думая то о Серегиной попе, то о всяких безымянных биксах, безмолвно ему отдающихся в освещенных настольными лампами комнатах весело живущего студенческого общежития... Долго Ваня играл своим петушком - даже замучил его немножко. И ведь как коварно он со своим петушком обращался! Только петушок соберется оросить Ванину руку, крепко его, петушка, сжимающую, а Ваня раз - и руку убрал. Ну, думает петушок, не сегодня, значит. И только он станет уже успокаиваться и даже боевую форму терять, как Ваня вновь его цап рукой - и снова давай тормошить да наяривать. И снова все повторяется: только петушок соберется сделать учебный выстрел, как снова Ваня его бросает. И даже несколько раз Ваня ему, петушку своему, создавал условия, приближенные к боевым. А именно: переворачивался Ваня на живот, наваливался на него, петушка своего и, подставляя ему ладони, лодочкой сложенные, заставлял его, сам совершая волнообразные движения, в эти ладони тыкаться и между ними скользить. И петушок даже в таких условиях готов был выстрел учебный произвести, но Ваня сделать это ему не давал: только он, петушок, изготовится, а Ваня раз - и снова на спину перевернулся, руки свои, лодочкой сложенные, мгновенно при этом убирая прочь. И от такого Ваниного коварства петушок уставать уже стал и даже вялый сделался и как бы сонный, и когда Ваня стал его в очередной раз тормошить, поднимая, он лишь приподнялся чуть-чуть, а в полную боевую стойку становиться не стал. И увидел Ваня, что он своего петушка вконец замучил, и решил он тогда над ним сжалиться - снял Ваня брюки свои совсем, лег поудобнее на спину, ноги в разные стороны, чуть разведя, расставил, как та уставшая на Новогоднем торжестве Раиса, и уже не стал заниматься коварством, а сделал все так, как положено. Но петушок в последний момент, помня о предварительном Ванином коварстве, Ване этому все равно отомстил: когда подошел самый-самый последний и для Вани сладкий момент, он, петушок, изловчился и плюнул с чувством на этого Ваню - прямо на Ванин сосок попал, хотя, если честно, попасть он хотел в полуоткрытый Ванин рот... Полежал Ваня немного, слушая музыку бури и натиска и одновременно отдыхая от долго длившейся игры со своим петушком, потом встал и в душ пошел - поплескался там от души, петушка своего любимого хорошенько помыл, а когда вышел из душа и, перед зеркалом в полный рост стоя, вытерся, глядя на свою очень даже ладную и по причине выхода из-под душа голую фигуру, оказалось, что уже полдня прошло, и вот-вот Ростик из школы должен вернуться.
     
     Ваня суп, мамой сваренный, из большой кастрюли отлил немного в маленькую и в этой маленькой кастрюле на обед разогрел. А на второе быстренько отварил макароны и, сливочным маслом их сдобрив, разогрел к макаронам по две котлеты, мамой перед отъездом сжаренные. Вернулся Ростик - сели они обедать. Ростик Ваню во всем слушается - не перечит. Да и то сказать - Ваня остался за старшего. А только видит Ваня, что Ростик нет-нет да и посмотрит на его, на Ваню, с каким-то непонятным ему, Ване, любопытством-интересом, и снова... снова стали в Ванину душу разные мысли да всякие прочие сомнения закрадываться. А какие там мысли, если он, Ваня, ничего-ничего не знает? Так, одно смутное беспокойство... "Сам виноват, - думает Ваня про себя, - не нужно было ему разрешать ко мне в кровать ложиться. Теперь я умнее буду, - думает Ваня, - теперь я лечь ему ни за что не разрешу!"
     
     Пообедали они, каждый думая о своем. Ростик уроки сел делать, а Ваня сел к зачету в тетрадь свою с тетради чужой конспекты списывать-переписывать, и каждый какое-то время был занят своим делом. Наконец, выучил Ростик уроки, подошел к Ване с тетрадкой открытой.


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]

Читать из этой серии:

Читать также: