Рассказ №8125 (страница 4)

     
     - Больно... зачем ты так? - прошептал Ростик, и из глаз его в тот же миг брызнули слезы.
     
     - Ростик... Росточка... - потерянно отозвался Ваня. - Я ж не хотел... я не думал... Ростик... ну, хочешь... хочешь, я стану перед тобой на колени? Ростик... - Ваня, склонившись над маленьким плачущим Ростиком, стал торопливо целовать его залитое слезами лицо. - Ростик... ну, что ты... что ты хочешь? Скажи, что ты хочешь... я всё, всё сделаю! Росточка...
     
     И это была правда... нет, Ваня не испугался сделанного, но вид беззащитно плачущего и в этой своей беззащитности бесконечно одинокого маленького Ростика был невыносим, и Ваня, ругая себя самыми последними словами за свою несдержанность, за торопливость, за то, что он, "пидар гнусный", заставил Ростика страдать, всё повторял и повторял:
     
     - Росточка... ну, скажи... скажи... я всё сделаю... Ростик, скажи...
     
     Конечно, Ваня был виноват... и хотя понятно, что первый раз всегда происходит болезненно и что, встав на путь неутомимого познания или даже банального любопытства, эту самую первую боль нужно, сцепив зубы, перетерпеть, но - всё равно... всё равно такого не должно было быть - чтоб Ванино неизъяснимое блаженство было достигнуто за счет страданий пусть бесконечно любознательного и даже пытливого, но в любом случае не обязанного страдать маленького и бесконечно любимого Ростика...
     
     Утром, за завтраком, глядя на свою любимую кружку, Ростик неожиданно проговорил:
     
     - Больше так делать не будем...
     
     - Не будем, - словно эхо, послушно отозвался Ваня, который всё ещё испытывал угрызения совести и даже некоторую душевную неуютность. И эта Ванина вовсе не показушная виноватость делала его, шестнадцатилетнего студента первого курса технического колледжа, и не студентом вовсе и даже не шестнадцатилетним, а самым что ни на есть нашкодившим пацаном-мальчишкой.
     
     Они помолчали. Радио, что было на кухне и которое никогда не выключалось, резво рассказывало о событиях, произошедших в мире за истёкшую ночь... но всё это было так несущественно и даже смешно, что глупо было не то что слушать, а даже прислушиваться... .
     
     - А вообще - будем? - тихо спросил Ваня, вопросительно глядя на Ростика. И спросил он вовсе не потому, что вдруг испугался заблаговременно, что он может лишиться в пору своей цветущей весны вдруг внезапно открывшихся, распахнувшихся горизонтов, а спросил он так потому, что в ответе Ростика - "будем" или "не будем" - заключалось нечто совсем и даже вовсе другое: простил его маленький и бесконечно любимый Ростик или... или - нет. - Вообще... - не очень уверенно повторил-уточнил Ваня.
     
     - Посмотрим, - чуть помедлив, хитро ответил бесхитростный Ростик и, не удержавшись, тут же лукаво улыбнулся... конечно, Ваня ему, Ростику, сделал больно, и даже очень больно... но ведь это Ваня! И разве можно его, Ванечку, не простить?
     
     И вечером снова... снова Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, любил маленького неугомонного Ростика - они снова неутомимо кувыркались на Ваниной постели и снова позволяли себе всё-всё, кроме "самого-самого настоящего"... впрочем, ни Ваня, ни даже его нашкодивший петушок, который, впрочем, был маленьким Ростиком уже давно прощен, нисколько не претендовали на "самое-самое настоящее"... да и кто, мой читатель, со всей достоверностью знает, что для кого и когда самое-самое настоящее? Есть, конечно, смелые люди, которые думают и даже полагают, что они и только они знают наверняка, что для всех и для каждого есть самое-самое настоящее... но разве, если задуматься да подумать самостоятельно, может быть так, чтобы кто-то один-единственный знал за всех? Разве это нормально, если в многоцветной палитре жизни вытравить все остальные цвета как ничтожные и несущественные и заменить их цветом одним - цветом коричневым... или красным... да хоть любым другим! - разве это не превратит жизнь в убогую и малопривлекательную одноцветную пустыню? То-то и оно... а что касается Вани, то ему, Ване, казалось, что он любит маленького Ростика еще сильнее и еще крепче - и он, то есть Ваня, снова прижимал любознательного Ростика к себе, снова целовал его, тихо смеющегося и даже вырывающегося, маленького и уже не маленького, бесконечно любимого на весеннем ветру их сказочного счастья...
     
     Вот, собственно, мой читатель, и вся история, случившаяся в городе N... а может быть, даже совсем наоборот - история только-только началась в этом самом что ни на есть сказочном городе, - кто знает, мой уставший читатель, со всей неоспоримой и прочей достоверностью, что ждет нас всех, то есть каждого по отдельности и всех вместе, через год или даже, допустим, через два на ветру пролетающих мигов-столетий? . . На тринадцатый день позвонила мама и, сказав, что они, то есть мама и папа, уже возвращаются, попросила Ваню их встретить. Ваня и Ростик, благо весна уже бушевала вовсю, а поезд прибывал вечером и вовсе даже не поздно, на железнодорожный вокзал поехали вместе. И когда уже шли от троллейбусной остановки к сверкающему огнями в сгущающихся весенних сумерках зданию железнодорожного вокзала, маленький Ростик, незаметно для окружающих дёрнув Ваню за руку, неожиданно проговорил:
     
     - Ваня, я что хочу тебе сказать...
     
     - Что? - отозвался Ваня, шутливо дёрнув за руку Ростика в ответ.
     
     - Ты при маме или при папе меня Росточкой не называй... понял?
     
     - Почему? - удивился Ваня.
     
     - Ну, не знаю... Росточка - это словно девчонка... ну, то есть, "она" - Росточка. А я не девчонка... и вообще... ты же раньше меня так никогда не называл, и мама, услышав, может удивиться, - рассудительно пояснил бестолковому старшему брату Ване младший брат Ростик.
     
     - Ну, и ты меня... ты меня тоже Ванечкой не называй, - еле сдерживая улыбку, проговорил, подыгрывая Ростику, Ваня.
     
     - Ладно. Но когда мы одни... ну, то есть, когда мы будем совсем одни, то я тебя буду называть...
     
     - Вот и я тебя буду называть, когда никого не будет...
     
     Ростик, вполне удовлетворённый, кивнул. А Ваня, не удержавшись, шутливо взъерошил ему на затылке волосы... и, чтоб маленький Ростик вспомнил, как раньше он, Ваня, к нему относился, тут же, на подходе к вокзалу, дал Ростику совершенно несильный и, что самое странное, нисколько не обидный для Ростика подзатыльник, - чтобы маленький Ростик при маме и папе не забывался и им, взрослым Ваней, при маме и папе не командовал...
     
     Ну вот, мой читатель, и всё... можно, не беспокоясь за Ваню и Ростика, ставить точку. В жизни... ну, то есть, в сказочной жизни, жизнь их, конечно же, будет продолжаться, и точка, о которой я только что сказал, - лишь завершающий знак в конце совсем не большого жизненного этапа, и не более того... Ты хочешь знать, мой читатель, точно ли это сказка? Хм, многие уважаемые читатели почему-то всегда и даже в первую очередь интересуются, была ли та или иная история на самом деле, то есть в самом что ни на есть подлинном реале, или ничего такого, в натуре, не было, а всё, правдиво рассказанное - лишь плод авторского воображения... так вот, мой читатель... если, конечно, ты, мой читатель, начинавший когда-то читать, до конца до этого дочитал, отвечаю со всей своей безответственной определенностью: это наша история - сказка. Весенняя сказка-быль...
     
     
     Pavel Beloglinsky: ВАНЯ И РОСТИК - Final edition, 2006-08-15


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]

Читать из этой серии:

Читать также: