Рассказ №0823 (страница 3)

     "Не-ет, Ефим Моисеич, ты бро-ось! Это вовсе не в жилу, Ефим Моисеич!" - завывая, Иван восставал из-под лапы медвежьей. Эта страшная самая смесь - эта кровь голубая со спиртом - кипятком голубым клокотать начинала в Иване: "Нет уж, не-ет, это ты-ы брось, Ефим Моисеич! Да ты... Да ты хоть понимаешь, о чём ты мычишь?! Это я-то, прошедший ковровые плахи тех, бля, коридоров? Я-то, изгнанный, бля, отовсюду и смеявшийся дерзко в те чекисткие жирные морды- на научно-практическую по переводу на новые рельсы? Смеяться изволите, бля?!"
     И, восстав из-под лапы медвежьей, он стоял перед Баумом бледный, гневный и хваченный спиртом.
     Моисеич слегка оробел, заморгали медвежии глазки. А потом он с улыбкою грустной взглянул на Ивана. Житейски - житейски он мудрый был, Баум. Несравне-енно мудрее Ивана с его голубым кипятком. И поэтому грустно он так поглядел на Ивана и тихонько и нежно ему прорычал : "Не, брось ты, старик. Ну куда ты, подумай, пойдёшь? Здесь тебе оставаться - ты сам понимаешь... Ы-ы-ы... Бабы эти, начальство - учуют, собаки. Не, брось ты... Это те ещё, знаешь, дела... И домой тебе тоже не в жилу - жена там, базар, мать... Я знаю? Не, ты брось... Это те ещё, знаешь, дела."
     И открылась Ивану вся бездна паденья его. Это "некуда деться" в провалах сероватых запутанных будней. Эта жизнь - обступает и душит, и душит Ивана. Это время - оно только гонит и гонит, и Иван под бичами его - как савраска.."Это что ж ты творишь со мной, Господи Боже?" - возопил дерзновенно и горько Иван, -"Это нешто и есть благодать Твоя, Господи Боже, когда некуда, некуда, не-ку-да деться?!"
     И поник головою Иван и скупую слезу уронил в майонезную банку. Сердце Баума кро... кровию облилось, отозвавшись на муку Ивана. Нет, не тем голубым кипятком, а простой человечьею кровью. И Баум, опять придавив его лапой, мычал : "Я тебя провожу... Ы-ы-ы... До дверей. Не, ты брось, Вань... Ты брось, старикашка. Это те ещё, знаешь, дела."
     А в дверях незаметно он сунул Ивану майонезную, плотно закрытую, баночку с жидкостью цвета слезы человечьей : "На, возьми-ка, Иван. Это - в жилу. Зайдёшь там в сортир в перерыве и эта... Это - в жилу. Это те ещё, знаешь, дела."
     И расстались. И, наискось пересекая задумчивость горькую скверов, поплёлся, задумавшись горько, Иван на научно-практическую по переводу на новые рельсы.
     О позорище! О стыдобище! О, я вас заклинаю - не пейте!

     Дом наук и ремёсел помещался над Волгою в особняке, уцелевшем от тех ещё, знаете, дел, как сказал бы Ефим Моисеевич Баум. Аллея из старых деревьев, разросшихся мощно, подводила к нему, и прекрасно-суровая Волга катила над ним свои серые хладные воды, заключённые в раму золотых и багряных осенних своих берегов. Место чудное! Если вот так вот брести по аллее, задумчиво голову этак слегка наклонив, и вдыхать пьяный ветер заволжский - влажный воздух багряных дубрав, перемешанный с дымом сжигаемых листьев - то и вправду могло показаться (особенно, если чуть принял), что гуляешь в дворянском гнезде.
     Но из задумчивости выводила мозаика на фасаде Научного дома - позднейшее образованье. Там, над колонн белизной, на фасаде, громоздились кубизм с футуризмом в обнимку. О, там было тако-ое, бля, царство абстракций, какое Дали не приснилось бы ночью в кошмаре! Там - серпы с молотками, там - страшных размеров колосья золотых фантастических злаков вились меж зубчатых колёс непоме... не-по-ме-эрных конструкций. И один - но как символ всего коллектива! - с квадратными мышцами весь, вдохновенный, налегал на огромный рычаг, или ворот, и дико вперялся очами куда-то за Волгу, другою рукою сжимая бесовское алое знамя. И вилась, извивалась дырявой змеёй перфолента, обвивая всё это, как Лаокоона с его сыновьями. Там... Да мне ли, насилуя косный язык, описать это царство футурокубсюрреализма! Оно б и Дали... Да оно б и Дали не приснилось бы чёрною ночью в кошмаре!
     И под эти-то своды вошёл, истязаемый совестью, Ваня. Да, вот так по ковру и вошёл мимо спящей под фикусом бабки-вахтёрши, истяза... истязаемый совестью Ваня.
     А собственно, на конференции было недурно. На научно-практической было, сказать так, недурно - даже пиво давали в буфете, сосиски. Народ удивлён был приятно продажей спиртного - всё ж научно-практическая, рядовая, не собрание членов обкома. Но что-то странное, тайное что-то увидел Иван в этом пиве : будто хотели сообщить человеку какую-то страшную весть, да вдруг испугались, махнули рукой и сказали : "Да ладно... Я так... Это врал я. Я вот лучше спою тебе, знаешь." Вот так показалось Ивану. Нет, ну в очередь встал он, конечно же, за "жигулёвским", но опять на него, как из форточки, в вечность открытой, дохнуло : "Смертельность!" И Иван передёрнул плечами.
     Но пива он взял и у столика встал, и стоял, выпивая, размышляя о том, что ведь на руку это ему-то, что пивом торгуют : ведь на фоне общественного перегара перегар его личный, иванов, не будет заметен. Ребята стояли вокруг, выпивали смиренно - всё ж научно-практическая по переводу на новые рельсы, всё же, бля, Дом наук и ремёсел - не бардак, не пивнушка.
     Рядом с Иваном за столиком тоже стояли ребята - этак, лет сорока. И один из двоих, на Ивана чуть-чуть настороженно глядя, негромко но внятно сказал : "Будем пить. Надо пить, чтоб с ума не сойти в этом обществе пидоров злобных." С точки зрения здравого смысла отвечать ему было - безумье, отвечать ему было опасно. Но покоробила Ваню неточность определенья, ибо взором окинув буфетную залу, Ваня с радостью сердца открыл, что, если судить по числу пивших пиво, "злобных пидоров" в обществе было немного. И он, улыбнувшись, негромко, но внятно поправил соседа : "Скажем лучше, в этом капище материальной идеи."
     Ребята задумались, а потом закивали довольно : "Гы-гы-гы! Это - правильно, да! Гы-гы-гы! Это - в жилу!"
     И они, приподнявши стаканы, из выпили разом до дна. Потому, господа... Потому что вот так вот стоять, говорить с человеком, пить пиво и думать при этом "стукач- не стукач" - всё равно, что в любви рассуждать, опасаясь, о "встанет-не встанет". Потому... Потому что не надо бояться! Потому... Потому что - любить надо, бля, человека!!
     Проблеял звоночек, приглашая всех в актовый зал для совершения акта - научно-практического, по переводу на новые рельсы. Вошли. Помещение было огромным. Портреты, плакаты - известное дело... Кумач там. На сцене - трибуна с серпастым гербом.
     Иван и ребята приглядели местечко поближе к дверям и подальше от сцены. А на трибуну уже поднимался мордастый в добротном партийном костюме и с места в карьер занудил бесконечную фразу об объективных законах перехода на новые рельсы. Оживлённый вначале, народ успокоился быстро и мирно сопел, сомлевая от пива. Только злобные пидоры в первом ряду что-то нервно строчили в блокноты.
     Ну, что было делать? Не спать же! Ребята ему говорят : "Поиграем в стихи." - "Это как?" - "А вот так - мы тебе говорим два каких-нибудь слова, а ты из них, значит, - стихи. Понимаешь?"
     "Понимаю, - ответил Иван, - ну, давайте два слова."
     "Ну, к примеру, хоть так вот, гляди - оглянуться-проснуться."
     Лишь мгновение краткое думал Иван над задачей, а после, тряхнув головой вдохновенною, начал :
     Проснуться, на хрен, оглянуться...
     Но ребята его перебили : "То есть, как это "на хрен"? Зачем? "Оглянуться" - что ж, значит он, хрен, то есть, сзади? Если собственный сзади - так это несчастье, а если чужой - это вовсе безнравственно, знаешь."
     "Ах, да нет! Вы просто несведущи в стихосложеньи! - Иван объяснял им,- Это "хрен" не в значении "хрен", а лишь как междометье. Так просто, к слову, для связи. Или для благозвучия, если хотите. То есть, вы понимаете, - "хрен" в запятых."
     И яснели глаза у ребят, и чело прояснялось, и видел Иван, что они понимать начинают высокое стихосложенье. И вспомнил Иван с тихой радостью светлой, что в гардеробе, в кармане пальто, ждёт его Баума дар - задремавшее пламя - майонезная баночка с жидкостью цвета слезы человечьей. То есть, можно ведь будет зайти в перерыве в сортир и с ребятами треснуть немного. И, накрытый волною тепла, доброты и любви к человеку, он хотел уж ребятам поведать об этом и рот уж раскрыл... А мордастый с трибуны ка-ак гаркнет на Ваню : "Ма-ла-дой человек! Это что ещё за разговоры? Пивка перебрали в буфете?!" Ваня съёжился весь : ведь не в бровь - прямо в глаз ему съездил мордастый. А уж тот изголялся : "А ну-ка, отсядьте оттуда. Я вам говорю, молодой человек! Пересядьте к стене, да, поближе к трибуне, чтоб вас было видно! Ну, я жду - я не буду доклад продолжать, пока не пересядете. Быстро!"
     Зал проснулся. Глаза устремились на Ваню. А Ваня... Он не был в то утро героем. Он дал себя высечь. Он покорно полез, спотыкаясь о ноги сидящих, к стене.
     О, я вас заклинаю - не пейте!
     У стены в его уши вползать начала бесконечная фраза : "Совершествованиехозяйственногомеханизмапланомерныйпереводегонановыерельсы-означаетболееширокоевнедрениехозяйственногорасчётавовсезвеньяиуровнисоциалист-ическогонародногохозяйстванаосновеобъективныхзаконовра..." А за фразою следом вползла, возвратилась в Ивана ехидна похмелья, чтоб язвить его бедные тело и душу. Заухало сердце, замета... заметалось от страха, от себя уплывая в волнах тошноты. И приблизились два палача - "обязательно что-то случится" и "некуда деться" - и мыта... и мытарили душу Ивана. И жестокая жалость мытарила душу Ивана. Потому что он знал, что ничем никому не поможет - он припрётся домой полупьяный и полубезумный и будет на кухне, таясь ото всех, ладить рифмы из тягот немыслимой жизни. И всё это так далеко от устройства, от блага, и мама заплачет, и напрасно он будет мычать, объясняя ей то, что поэт он, но всё же её очень любит - объяснить никому ничего невозможно! И замерца... и замерцают холодным неоновым светом в глазах у жены молодой презрение и неприятье, и взвоет Иван : "Ну, з-зачем тебе, женщина, столько презренья?!" И забьются, забьются в безобразном припадке в квартире крики женской разнузданной склоки - жена со свекровью не ладят.


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ]

Читать также: